Есть непередаваемые словами воспоминания детства, которые остаются на всю жизнь. Например, смесь из запаха разогретого металла, выхлопных газов и медового аромата созревающих луговых трав... Я знал: если выйти на окраину нашего городка там, где берет свое начало единственное в этих местах шоссе - настоящее шоссе, с твердым асфальтовым покрытием в отличие от бесчисленного множества грунтовых проселков, - так вот, если встать на него, то на западе находился Омск, дальше Москва, на востоке - Новосибирск, на севере - тайга, а вот на юго-востоке... Там была неизвестность с синеющими на горизонте перелесками, над которыми нависали облака...
Шоссе в ту сторону не пролегало. Автомашины ходили - но что это были за автомашины! В то время даже слова <техосмотр> не знали. Все, что неистово дребезжа, способно было выкатиться из ворот предприятия - все отправлялось в дорогу. Водители - их чаще называли "шофера" - были отчаянные люди. Это был цвет мужского племени - рослые, вечно пьяные, в неимоверно замазученных телогрейках, они пользовались таким же всеобщим уважением, каким пользуются в каких-нибудь портовых городах матросы с кораблей дальнего плавания.
И как их было не уважать! Дорога была полна приключений, водителя на старой и не очень надежной машине зимой подстерегал лютый мороз - а ведь кабины практически не отапливались, и ветер свистел в многочисленных дырах; весной и осенью пробиться по раскисшему проселку в какую-нибудь отдаленную деревеньку - уже подвиг. Водители погибали в многочисленных авариях на бездорожье, замерзали в пути из-за поломки автомобиля... Но зато мальчишки бегали за ними гурьбой и редкое женское сердце способно было устоять перед красавцем с задубевшим от ветра лицом, с руками, черными от вьевшегося в кожу машинного масла.
Это были не просто люди - они были покорителями Неизвестности, если говорить высоким штилем. Правда, этот высокий штиль мало применим к тогдашним условиям, слишком простым, суровым, чтобы о них можно было говорить книжными фразами.
Помнится, однажды наша неугомонная классная руководительница привела в школу летчика с местного аэродрома. Он долго немудреными словами рассказывал, как он стал пилотом, допуская смешные фразы ("и тогда я стал летать стюардессой", говорил он об одном периоде своей жизни). Тем не менее, нам летчик понравился - подкупала его простота и искренность. Когда все же прозвучал детский вопрос о том, за что наш гость любит свою профессию, он ответил, подумав: "Ни один полет не похож на другие..."
Но стать летчиком - об этом можно было только мечтать. И даже не все мальчишки об этом мечтали - ставить перед собой недостижимые цели было не в обычае нашего времени.
Но профессия шофера была доступной, и она в те времена тоже содержала элемент неожиданности в скуке повседневности. За это мы ее любили.
...Меня всю жизнь называли неисправимым романтиком, порой с должным пиететом. порой - в осуждение, или даже желая выразить этим презрительное ко мне отношение. Поскольку это происходило достаточно регулярно в течение всей жизни, я с этим примирился. И даже начал размышлять о том, когда во мне воспиталось это романтическое отношение к жизни, отвращение к рациональному ее укладу, это стойкое убеждение, что дважды два не всегда равно четырем, это постоянное ощущение звездного неба над головой и бесконечности далей мироздания.
Все это было заложено в детстве. Мои родители были людьми простыми и в доме никогда не водилось никаких книг, за исключением справочников по лечебным травам и кулинарным рецептам; тем не менее у меня всегда было ощущение, что я сначала научился читать и лишь потом говорить. В нашем сибирском роду, одна ветвь которого исходит от донских казаков-первопроходцев Сибири, вторая - от сосланных сюда в прошлом столетии польских дворян, предпочтение всегда отдавалось профессии военного. Многие из сородичей были кадровыми офицерами и может быть поэтому в роду очень сильно доминировала мужская линия. У моей матери нас было трое сыновей, сейчас у нее семь внуков и лишь одна внучка. С детства мечтательный, весь погруженный в образы художественной литературы, застенчивый и ужасно непрактичный - я всегда был среди своих белой вороной. Меня и уважали, и любили, и жалели, как любят и жалеют несчастливое уродливое дитя, не очень способное к жизни в силу своих врожденных качеств. Мне это было не обидно тогда, не обидно и сейчас. Теперь, когда за плечами большая часть жизни, я хорошо понимаю, что во многом знании - многая печаль, а печаль - это очень доброе чувство.
Я очень любил деревню и старался там проводить как можно больше времени. Будучи мечтательным (а мечтательность - очень романтическая черта) я чувствовал себя не очень уютно в городе. Теперь я понимаю, почему. Каждое село неповторимо любым своим уголком, в то же время город - порождение стандартов. Проживая в городе, в большом городе, я иногда прохожу между громадных жилых домов, захожу во дворы и мучительно пытаюсь понять, как себя чувствует человек, родившийся и выросший среди этих дворовых площадок, так похожих между собой одна на другую. Уходя в большую жизнь и покидая родное гнездо, человек должен уносить в своем сердце его милый образ, а что это за человек, у которого этим образом является кусок заасфальтированной земли с покосившимся грибком у песочницы, с ободранной дверью подъезда, покрашенного в унылые защитные тона...
Из всех сел, в которых я бывал в детстве, мне больше всего запомнилось одно, к тому времени уже утратившее имя; впрочем, на старых картах оно обозначалось как Белорощинка. Эта деревенька была плотно окружена густыми березовыми рощами, или "колками", говоря по-нашему. Две улочки располагались не параллельно, как в большинстве других деревень, а под прямым углом друг к другу, обе они заросли густистой травкой. Старенький домик, где я квартировал, стоял последним в ряду, сразу за ним проселочная дорога уходила в неведомое далеко, а слева от нее в лесочке располагалось тихое деревенское кладбище. Все дышало таким домашним покоем, что и в голову не могло прийти, как здесь могут водиться кладбищенские страсти-мордасти.
Сельские хатки были, как правило, обмазаны глиной и чисто выбелены; бушующая летняя зелень, белизна стен и глубокая синева бездонного неба - вот любимые цвета моего детства.